– В моем школьном учебнике истории эта гравюра иллюстрировала Тридцатилетнюю войну, – заметил друг-социолог. – Она поразила меня тогда и поражает до сих пор своей выразительностью.
– Не слишком ли это натуралистично и жестоко для подростков? – осторожно усомнился я, мысленно проецируя смелый французский ход в российскую педагогическую чувствительность.
– Я очень рад тому, что понять войну в школе мне помогала эта картина. Она определенно должна оставаться в учебниках, – убежденно ответил он.
Мой французский собеседник уточнил важность послания – педагогического – которое сопутствует новаторству Калло, представившему войну в небатальных и оттого еще более леденящих оттенках этнографии ужаса. Помимо прочего, послание во Франции было услышано давно и ясно: уже в конце XIX века этими гравюрами республиканские учебники иллюстрировали тяготы Старого режима. Материальная наглядность и обыденная серийность насилия, которое они передают, и вправду крайне убедительны. В свете текущих новостных сводок впечатляет их действенный драматизм, который, завораживая взгляд, буквально заставляет видеть в каждой сцене одновременно брутальное свидетельство эпохи и безупречную надысторическую метафору.
Первая – в петербургский суд поступили административные дела против Европейского университета об участии в “нежелательной организации”. При удовлетворении исков, если это первый случай, юридическое лицо обязывают к выплате штрафа.
Вторая – «Горби» №3 от 11 ноября 2023 публикует мою статью “От неолиберализма к неомеркантилизму. Поединок эффективности и суверенитета на российских просторах”, которая объясняет, как мы оказались за этой гранью, с чего все началось и почему рискует не скоро закончится.
В статье рассмотрен сдвиг от неолиберальных технологий управления 2000-х к новому меркантилизму конца 2010-х. Этот сдвиг прослеживается в трех измерениях: карьерном, экономическом и административном. Соединяя данные из нескольких сфер, я описываю консолидацию текущего политического курса, укорененного в инерционных механизмах экономической безопасности, которые были созданы еще в эпоху глобального кризиса 2008 года; в политической реакции 2012 года, которая выразилась, помимо прочего, в отстранении и перестановках высших государственных чиновников; и в контрреформах силового аппарата с 2017 года. Анализ уточняет наблюдения, изложенные в тексте, опубликованном ранее.
Социоанализ биографии: от нарративов – к траекториям
Спикер: Александр Бикбов, Институт Лотмана (Бохум, Германия) и CERCEC (Париж, Франция). Модератор: Степан Козлов, МВШСЭН
Начало воркшопа 27 октября 2023, в 18.00 (Мск). Формат – дистанционный (zoom). Ссылка для регистрации на конференцию.
Пьеру Бурдье принадлежит не только знаменитая формула “Общественного мнения не существует” (которая прочитывается порою излишне прямолинейно), но и куда менее известная, притом столь же емкая характеристика биографии как иллюзии. В эту формулу Бурдье заложил не только критику иллюзорно гладкой и непрерывной линии биографического нарратива, но и внимание к запросу на освоение и переприсвоение противоречивых и принудительных социальных обстоятельств как серии событий, связанных индивидуальным выбором. Биографии как представлению в исследованиях школы Бурдье сопутствует второе определение биографического: как объективных позиционных свойств, приобретаемых индивидом в процессе социализации и борьбы. Приобретение свойств связывает индивида с социальным пространством через механику габитуса, делая возможной более точную социологическую интерпретацию идей, представлений, символических объективаций.
Анализ этой связи положен в основу предлагаемого воркшопа. Социолог и социальный теоретик Александр Бикбов проиллюстрирует механику и эффекты биографической связи на материале проектов, относящихся к нескольким областям: воображаемым социальным иерархиям, интеллектуальной истории, протестным практикам. Обращение к нескольким проектам позволит более наглядно продемонстрировать методологическую модель. А перемещение от биографических нарративов к эффектам траектории в индивидуальных и коллективных представлениях – связать проблематику воркшопа с вопросами и находками в различных исследовательских пространствах, где используются биографические данные и нарративы.
На странице конференции можно ознакомиться с полной программой и зарегистрироваться на все секции, проходящие в смешанном и дистанционном формате.
For those who are interested, here are three courses that I am giving at Ruhr-Universität Bochum in the fall 2023/24. The courses are held in English, in face-to-face sessions.
Protests in Eastern and Western Europe since 2010
The Russian army invasion of Ukraine in 2022 and international debate on the efficiency of Kremlin propaganda largely obscured the fields of civic critique and resistance in Russia and Ukraine, which fit into a larger space of citizen movements in Eastern and Western Europe. The purpose of the course is to revisit the earlier conditions of civic dissent and activism in several societies and to remap them in the war-time context of a growing political cohesion.
The course links together repertories of action, conceptual and biographical analysis, thus allowing to detect direct relations and structural similarities between Ukrainian Maïdan, Turkish Gezi, Russian Bolotnaya, Spanish Indignatos, American Occupy and French Yellow Vests. The approach developed in the course lets interpret more accurately the war-time transformations of civic sensibilities and tactics of civic counter-power in the changing framework of political authority.
Examining several well documented protest cases unfolded in different parts of Eastern and Western Europe, the course introduces into several important topics going far beyond the typical media coverage. This includes the ways social composition of the protest articulates with claims of leaderless governance and political representation; the role social justice and moral purity play in the inclusiveness and exclusiveness of the civic mobilization; visions of the right of rebellion and of the principles of non-violent resistance according to the educational patterns of the participants. The role of media coverage and of police repressions adds important dimensions in the explanation of the shape and repertory of civic movements.
Everyday life, consumption culture and planned leisure in the late Soviet Union, historical and regional shifts
Since the late 1950s and up to the late 1980s, Soviet governance knew a growing shift from a class-based antagonistic culture to a socially stratified and individually mapped model of the nation. The new culture of “peaceful coexistence“ was based on political and consumer technologies borrowed from a large scope of European and American techniques of governmentality (in terms of Michel Foucault). The governmentality is relying on a growing knowledge concerning population’s own qualities, objectively measured predispositions and even tastes, which serves the base for a rational (“scientific” in the Soviet case) management of its cohesion and loyalty. Soviet supermarkets and leisure camps, cinema theaters and even family flats were shaped in view of the acquired knowledge in demography and consumer practices, while making the population to accept centralized patterns of time usage and material infrastructure.
Traduzione italiana di un’importante analisi sulla trasformazione del regime russo, inizialmente pubblicato in francese.
Il regime politico ed economico della Russia è ancora troppo spesso visto attraverso il prisma degli anni ’90: stato debole, criminalità dilagante, corruzione diffusa. Fenomeni politici di grande portata, tragici come l’invasione dell’Ucraina o sorprendenti come la tenuta dell’economia russa di fronte alle sanzioni internazionali, mancano di una spiegazione che tenga conto della natura composita del capitalismo di stato russo, costruito in più fasi negli ultimi 30 anni.
L’analisi dettagliata presenta il passaggio del regime russo dal neoliberismo degli anni 2000 al neomercantilismo, che segna chiaramente la fine degli anni 2010. L’attenzione è riservata sia alla transizione, che ha assunto la forma militare, sia alla sovrapposizione tra queste due tendenze nei decenni precedenti. Il testo riporta i chiave indicatori economici e sociali e anche alcuni esempi significativi.
Недавно я опубликовал важное расследование о том, как российский государственный капитализм не просто встроился в мировой неолиберальный тренд, а к концу 2010-х миновал эту фазу и раскрыл свою меркантилистскую доминанту. В дополнение к расследованию можно прочесть текстовую версию интервью на RFI, где этот сдвиг рассмотрен на частном примере бизнес-империи Евгения Пригожина, а также послушать аудио-версию на youtube или на странице публикации, нажав кнопку “Слушать” встроенного подкаста.
В интервью:
“Мятеж” Пригожина в условиях перехода российского политического режима от неолиберализма к неомеркантилизму (и основные признаки этого перехода);
Забытые исторические параллели теневого государственно-частного партнерства – “компании” итальянских кондотьеров, английская и голландская Ост-Индские компании;
Как Владимир Путин осуществил государственный переворот собственными руками в 2022 году и какую роль в его подготовке с 2012 года играли культура и пропаганда;
Сколько в России армий и как их число влияет на решение дилемм российского политического режима – конкурентное насилие или бюрократическая централизация, военное княжество или государственный компромисс;
Множество лиц Евгения Пригожина: агент насилия, расчетливый монополист, образованный человек;
Фигуры суверенной идеологии в условиях укрепления суверенной экономики;
Прекрасная Россия будущего и ловушки безразличия фигур российской оппозиции к вопросам социальной справедливости и экономического управления.
Российский политический и экономический режим до сих пор часто осмысливают в категориях 1990-х: слабое государство, неограниченная коррупция, мафиозная власть. Странный «мятеж» Пригожина придал этим трактовкам новый импульс, подпитанный реляциями европейских лидеров и разведок, словно предвкушающих скорый и неизбежный распад слабых структур российского управления. Хотя такая трактовка дает мгновенное моральное удовлетворение всем пострадавшим от незаконных преследований или затяжной, не вполне осознанной травмы агрессора, она остается разновидностью wishful thinking, то есть принятия желаемого за действительное, которое мешает ясному осмыслению актуальных обстоятельств и истоков вторжения в Украину.
Масштабным явлениям: государственному управлению насилием, колониальным интересам в аннексии территорий или устойчивости российской экономики перед лицом международных санкций, – часто недостает объяснения, которое учитывало бы многослойность российского государственного капитализма, создававшегося в несколько этапов на протяжении последних 30 лет.
Насильственное и династическое измерения, безусловно, характерны для этого режима, однако его институциональная механика работает далеко за пределами «бандитской группировки». В 2000-е годы она теснейшим образом синхронизирована с глобальными ритмами неолиберальных реформ (чего настойчиво не желают замечать многие критики), и даже вторжение 2022 года, это трагическое крещендо меркантилизма, становится разновидностью архаизированного ультрамодерна.
Чередование фаз и переломный 2012
В 2000-е годы высокопоставленные российские управленцы одержимы неолиберальным искушением, которое, как и повсюду в мире, обещает рост производительности за счет конкуренции, требует прибыли от нерентабельных отраслей, в частности от образования и культуры, и акционирует общественные блага ради извлечения дохода. В государственном управлении доминируют либеральные экономисты, такие как Алексей Кудрин, высокопоставленные администраторы с интеллектуальными претензиями, подобные Владиславу Суркову, и пропагандисты со вкусом к западной философии, среди которых особое место принадлежит Глебу Павловскому.
К концу 2010-х эта форс-идея вытеснена другой, неомеркантилистской, которая, никоим образом не отменяя требования прибыли, связывает благополучие страны с ростом суверенных ресурсов: укреплением и расширениемтерритории,импортозамещением и профицитом торгового баланса, автономией финансовой системы, ростом рождаемости. Эта перемена коренится в политических и культурных сдвигах, в ходе которых экспертами и субподрядчиками правительства все чаще становятся носители не просто консервативной, а крайне правой нишевой повестки. В ходе реакции на гражданские протесты 2011-12 годов прозападных министров и «интеллектуальных» администраторов сменяют лоялисты и показные «патриоты», а роль парламента сводится к легализации решений президентской администрации. В ее высших эшелонах лояльные цензоры Вячеслав Володин и Алексей Громов занимают место «экспериментатора» Суркова, а аффилиированных политтехнологов-манипуляторов в интеллектуальном стиле Павловского сменяют не очень щепетильные бизнес-подрядчики, подобные Евгению Пригожину. Приход в правительство бизнесменов от патриотической пропаганды, таких как Владимир Мединский не отменяет неолиберального прессинга в образовании и культуре, а лишь усиливает его, пополняя список показателей эффективности духовностью и патриотизмом.
На деле, эти две тенденции российского государственного управления, неолиберальная (нацеленная на эффективность и рентабельность) и неомеркантилистская (озабоченная территориальным суверенитетом, самодостаточностью и естественным воспроизводством населения), сосуществуют на протяжении трех десятилетий, переплетаясь и чередуясь в институциональных преобразованиях. Так, меры по поощрению рождаемости, подобные учреждению материнского капитала и первые рекламные кампании под лозунгами трехдетности, профинансированные из федерального и регионального бюджетов, относятся к концу 2000-х. Конвульсивный возврат этих и подобных им попыток “естественными средствами” замедлить депопуляцию российской периферии можно наблюдать параллельно с тем, как неолиберальная дисциплина эффективности внедряется через профессиональные институты на тех же территориях.
Осуществленный проект федеральных университетов-гигантов рубежа 2000-х и 2010-х, как и частично реализованная концепция культурной политики 2014 года, наряду с неолиберальными задачами эффективности преследуют неожиданно серьезные меркантилистские: привязка молодежи к территории, пополнение населения в пустеющих регионах, создание защитного “геополитического” пояса в периферийных зонах страны. Так, федеральные университеты на востоке страны, очевидно, выполняют функцию демографических “хабов”, учитывая низкую плотность населения в этих регионах (см. диаграмму ниже). Тогда как учреждениям в южных регионах и в Калининграде отведена роль приграничных “форпостов”. И в обоих случаях меркантилистская логика “национальной безопасности” здесь тесно переплетается с неолиберальным мотивом инвестиций в “привлекательность” регионов.
