19 января в России пройдут акции памяти Станислава Маркелова и Анастасии Бабуровой, которые были застрелены членом неонацистской подпольной группы. Это грустная и важная дата, которая напоминает о том, что фашизм в России – не просто бледный призрак, затерявшийся на страницах учебника истории. Год назад openDemocracy опубликовала мое большое интервью со Станиславом Маркеловым 2006 года, где он потрясающе рассказывает о своем опыте участия в студенческом и профсоюзном движении, начиная с невообразимых 1990-х.
Текущие события во Франции напомнили об этом интервью. На улицах французских городов продолжается протест, который начался в декабре 2019. Сперва забастовку объявили работники транспорта, которые протестуют против снижения пенсий при переходе на балльную систему. Как резюмировала наш разговор машинист метро, вскоре выходящая на пенсию: “Я сорок лет работала, чтобы иметь возможность насладиться пенсией и наконец заняться тем, чем хочется. То, что творит сейчас правительство, попросту не даст мне этого сделать. Со своими баллами они хотят лишить меня достойной пенсии, обречь на крайнюю экономию, по сути – на бедность”. Затем к движению присоединились преподаватели и ученые, чтобы заблокировать готовящийся “дарвинистский” закон (по откровенному выражению одного из высоких научных чиновников), который призван усилить конкуренцию в образовании и науке, сделав непостоянный найм и короткие контракты базовой формой занятости.
О том, насколько во Франции за последние три-четыре года выросло давление “сверху” и социальное напряжение “снизу”, позволяет судить символика акций. Подобно тому, как это происходит в “креативном” российском протесте с декабря 2011, в фокус протестного сарказма все чаще попадают высшие политические фигуры. На каждой демонстрации – множество масок, десятки плакатов и несколько чучел президента Макрона в пугающих или комичных обличьях.
Три ключевых термина, которые звучат в эти дни в одной связке на множестве дискуссий, собраний и демонстраций: прекаритет, госслужба, пенсии. Текущие реформы нацелены на демонтаж постоянного найма в госсекторе, что неизбежно ведет к банализации shit jobs и переработкам, а те, в свою очередь – к более низким пенсиям, которые перестают отвечать росту цен и базовых расходов. В этом смысле французское правительство навязывает знакомый “российский” сценарий – плоскую схему всеобщей конкуренции. Во Франции воспринимают сопротивление текущей фазе реформ как “последний рубеж”, сдача которого означает фатальные трудности в организации любой мирной контр-власти и в проведении последующих институциональных переговоров. Поскольку вестись такие переговоры будут с заведомо слабых позиций. Тогда как сейчас статус госслужащего (в отличие от российского “бюджетника”) все еще достаточно защищен экономически и юридически, чтобы оставаться форпостом организованного сопротивления.
Смысл “последнего рубежа” еще и в том, что 11 лет назад во Франции был принят закон об “автономии” университетов, аналог российского ФЗ 83, который вызвал волну массовых протестов и долгую университетскую забастовку. Тогда реформу удалось частично замедлить, хотя и не отменить. За прошедшие годы неолиберальные реформаторы реализовали часть плана, вводя намеченные меры малыми дозами. Но в конце 2019 года правительство Макрона попыталось снова навязать радикальные меры одним объемным законодательным пакетом.
Поэтому сегодня ядро активистов призывает ко всеобщей неограниченной и межпрофессиональной забастовке, которая призвана – ни больше и ни меньше – блокировать страну и вынудить правительство, настойчиво игнорирующее несогласных, отказаться от форсированных реформ и уйти в отставку. Этот призыв прямо перекликаетcя с программой Желтых жилетов – волны гражданского неповиновения, которая возникла в ноябре 2018 с впечатляющих своей последовательностью попыток блокировать экономику. Сегодня часть Желтых жилетов присоединились к межпрофессиональному протесту, часть продолжают “свои” субботние акции, хотя многие ушли с улицы, под давлением полицейских и судебных репрессий, а также по причине элементарных финансовых затруднений. С декабря 2019, вместе со все более громко звучащим словом “забастовка”, символом нового протеста стали добровольные кассы и копилки солидарности, в которых уже к началу января было собрано почти три миллиона евро.
В эти недели полиция массировано сопровождает большие демонстрации “по краям”: кордонами бронированных “космонавтов”, десятками автозаков на параллельных улицах, громоздко угловатыми машинами-водометами, которые демонстративно выставлены на стратегических перекрестках. В случае Желтых жилетов провоцирующее вмешательство полиции еще до начала шествий и на всем их протяжении, вместе с показательной жестокостью операций, стали чем-то привычным. В отличие от них, на профсоюзных демонстрациях полиция чаще держит свой арсенал на некотором расстоянии и провоцирует более точечно. А мейнстримные СМИ реагируют на эпизоды полицейского насилия значительно острее. Это подсвечивает полицейские операции и медийные суждения классовыми маркерами, которые закрепляют границу между “дикими” Желтыми жилетами и “конструктивными” профсоюзами. Хотя линия протеста одна и та же – и забастовщики из транспортного сектора уверенно это признают.
С выходом за полицейские ограждения город почти сразу звучит иначе. Гулкость опустевших улиц в эти недели, особенно в прежде перегруженном центре города, так же ощутима, как и перепад давления в точках, отмечающих переход от протестной ажитации к приглушенной коммерческой рутине. Уже в девять часов вечера на центральных улицах неожиданно смолкает гул машин, архипелаги освещенного кафейного оживления сжаты до отдельных островков, забор из невыразительных жалюзи приглушает витрины, и весь город остывает, словно медленно шаркая куда-то в ночной рубашке по темному коридору.
