Визуальный код любого города cшивает множество слоев. Узнаваемый римский начинается с самой поверхности. Городской пейзаж более ощутимо, чем в Москве или Берлине, определяется цветовой гаммой. В ее основе — оттенки охры. Штукатурят в Риме без зачистки до голых стен, поверх ранних слоев. То есть поверхность не заменяется, а перенасыщается. Поэтому в центре города нередки шероховатые, бугристые, потрескавшиеся, осыпающиеся фрагментами стены, которые придают улицам шарм аутентичной осязаемости-старины. Годы и десятилетия в буквальном смысле проступают сквозь краску, местами представая взгляду в открытых «геологических разломах».
Сценография римской улицы выстраивается так, что за видимым хаосом перемещений и кажущейся небрежностью статики: обрывками бумаги, громоздящимися посреди улиц мусорными контейнерами, вкось припаркованными машинами и прочим экзотическим антуражем, — раскрываются малые арены эстетического упражнения. Их устройство отчасти утилитарно. Вот мотоцикл, размещенный в узком и, в общем, малодоступном аппендиксе за мусорными ящиками. Мотоцикл не поставлен на время сбоку, как сделал бы водитель в спешке. Его не приткнули так, чтобы рядом могли поместиться другие, как поступил бы солидарный горожанин (встречаются и такие). Машина гордо выставлена ровно по центру композиции, чтобы с тротуара открывался удачный фронтальный вид на его изгибы и трубки: мусорные контейнеры превращены в сценическое каре техноэстетики. Безусловно, это не простой жест удобства в вечно перегруженном для парковки городе. Пространственная ретушь функционального решения, его композиционное выравнивание делает утилитарный жест эстетическим.
Не только случайные парковки, магазины с их витринами или рестораны с полностью видимой, прозрачной работой кухни функционируют как сцены, открытые взгляду с улицы. Использование самого товара вместо вывесок и сопутствующая драматизация ремесленного труда превращают интерьер многих римских лавок в распахнутый улице экстерьер. Фокус такой сцены совсем не обязательно выстроен в эстетике элегантности. Важнее наглядно показать, что именно можно найти, починить, приобрести, узнать в этом месте. Рабочий хаос, царящий в таких пространствах, демонстрирует одновременно спонтанный и сконструированный процесс мелкого производства. Перенасыщенная материальность лавок, которая открыта обозрению публики — это одновременно мнемонический инструмент, статический акт коммерции и необременительный модус участия в городской жизни.
Поворот сцены или инверсия вписанного в нее взгляда — не сразу заметный, но ключевой момент римской уличной жизни. Наблюдаемый с легкостью превращается в наблюдателя и наоборот, а минималистская предметная оснастка этого обращения дробит городской монолит, придавая множеству его островков эфемерную завершенность. Задний двор дома, который в лучшем случае используется для парковки и мимолетных молодежных тусовок, не завален мусором, хотя отчетливо зашумлен визуально. Стены перенасыщены граффити, и те, кто способен верно понять их смысл, столь же искушены, сколь малочисленны. Офисное кресло, помещенное в центр вязкой паутины знаков, перестраивает всю сцену. Из проходного места с небрежными декорациями и случайными взглядами задний двор превращается в центральный наблюдательный пост, точку схождения всех визуальных перспектив. Конечно, остается вопрос, кто наблюдает и что ему интересно.
Ситуативное использование городских пространств для отдыха — характерная черта Рима. В городе множество зеленых зон различной геометрии: обширные публичные парки — бывшие аристократические виллы, городские скверы неравной степени благоустроенности, лавочки под деревьями. Способы их освоения разнообразны, но регулярны и опривычены. Это городские институты, такие же как общественный транспорт, фонтанчики с питьевой водой или канализация. Более выраженный оттенок карнавальности Риму придает спонтанный захват для отдыха складок и гладкостей городского пейзажа: парапетов, лестниц, площадей, бордюров фонтанов, цветочных и декоративных тумб, чужих мотоциклов и капотов машин. В основном люди располагаются здесь сидя или облокотившись. Это тоже институт, эфемерный и постоянно запускаемый заново в самых разных точках города обитателями и туристами. Усталость от прогулки, радостное общение, разморенность солнцем, обыденность дружеских встреч, неторопливость досуга выставляются на всеобщее обозрение.
Открытым остается общий вопрос: в каких пропорциях смешиваются подготовка и случайность некоторых визуальных решений и самопрезентаций. Засыпанный лепестками хромированный «Мерседес» под деревом — иконический знак, который может быть прочтен несколькими способами. И все они будут произвольными. Для владельца автомобиля удача парковки под деревом сугубо утилитарна: так салон машины не накаляется под дневным солнцем. Лепестки на крыше и радиаторе становятся, скорее, досадной помехой, на устранение которой может уйти пара минут под теми же палящими лучами. В свою очередь, цветущие несколько раз в год деревья мэрия централизовано высаживает в разных районах Рима. Приобретение «Мерседеса» для поездок по городу, украшение улиц пестроцветущими деревьями, сочетание прохладного мрамора фасадов с серой шероховатостью асфальта — решения, каждое из которых вписано в независимые друг от друга утилитарные и эстетические цепочки рациональности, продуманные и выстроенные заранее. Однако их случайные пересечения рождают новые эффекты, не предусмотренные ни одной из этих рациональностей. Нередко Рим оставляет впечатление мгновенной подстройки второго уровня — уже к этим случайным эффектам.
При всем очаровании спонтанной достройки пространства, как и любой современный город с планом, Рим выстроен по архитектурным моделям-доминантам. В их основе — прямые углы основного контура зданий и оконных проемов, ортогонально сочлененные плоскости фасадов и стен, регулярные ряды открытых балконов, обитаемые крыши attico-superattico, оторочка зеленью переходов между внешним и внутренним пространствами жилищ. Римская архитектура — это акцентированное господство элементарной геометрии, где главная роль отведена квадрату. И, как в любом городе, в Риме есть кварталы, которые не вписываются в доминанту. В районах Гарбателла, Квадраро, Авентино — это застройка, приближающаяся к загородной, с ее насыщенными нерегулярностями и недоприрученной природой. Нередко такие кварталы представляют собой вариации проекта «города-сада» или «поселка в городе», которые встречаются в модернистских столицах. Они либо пережили типовую модернизацию, которая волнами расходится по Риму с конца XIX века, либо запечатлели авангардные эксперименты 1920-30-х с «народными домами», которые были альтернативой централизованному крупноблочному модернизму доступного жилья. По контрасту с кварталами «большого города», здесь почти нет мелкой досуговой коммерции, а спонтанный захват мест для отдыха часто ограничивается установкой стульев под окнами.
Телесный комфорт, оборудование пространств неги — отчетливая доминанта в эфемерном слое архитектуры, который перемещает тела с нагретой солнцем поверхности в глубокую тень, с камня под ткань, от охры к зелени. Этой задаче служат жалюзи и ставни, без которых не обходится ни одно окно в Риме; тенты, козырьки, навесы, отмечающие места возможной остановки в передвижениях; деревья, в том числе в и на зданиях, а не только под окнами; и, конечно, кондиционеры, которые широко используются в квартирах, приемных учреждений, кафе, больницах, супермаркетах, личных автомобилях, городских электричках, метро и автобусах. Рим — это непрерывное смешение раскаленных и охлажденных потоков воздуха. На снимке — не вывешенные для просушки простыни, а балконные тенты под порывами сильного ветра. Телесный комфорт в Риме тесно привязан к густой тени, этому приоритету дневной жизни. И здесь эстетическое — идеальное выражение для утилитарного — достигает своей высшей моральной формы. В Риме и, кажется, во всей Италии, человеческое достоинство ассоциируется не с трудом, не с политическим выбором, не со свободой слова и совести (хотя все это, безусловно, важно для горожан и граждан), а с комфортным досугом. Жить достойно в Риме означает прежде всего не поступаться комфортом. И этот принцип в значительной мере определяет как архитектурную формулу города, так и ее спонтанное освоение.
Прочитав текст, вы можете кликнуть на любую фотографию и, пользуясь навигационными стрелками, лучше рассмотреть всю серию.
