На протяжении всей своей научной жизни математик и создатель фрактальной геометрии Бенуа Мандельброт возвращался к вопросу о математическом приближении к природным формам. Одна из первых его статей была посвящена парадоксу измерения береговой линии Великобритании с использованием дробной (фрактальной) меры. Книга, принесшая ему мировую славу, прямо связывала возможности рекурсивных фрактальных функций с воспроизведением сложности природных объектов.
Будучи сотрудником научного отдела IBM, Мандельброт сразу поместил свои находки в программную форму, превратив фрактальную геометрию в предмет индустриальных разработок и компьютерного досуга. Среди прочего, она была положена в основу ренедринга псевдоествественных пейзажей, повсеместно используемого в видеоиграх, создании кинематографических спецэффектов и в некоторых научных приложениях. На той же основе были созданы алгоритмы сжатия видео с высоким коэффициентом, которые, впрочем, не получили распространения из-за длительности кодирования. В целом, долгое время возможность не только симуляции, но и воспроизведения существующих естественных форм связывалась с потенциалом фрактальной геометрии.
Важнейшим основанием для таким ожиданий служил онтологический аргумент: рекурсивные фрактальные функции воспроизводят ход формирования сложных естественных объектов, таких как клеточная ткань, кроны деревьев, линии пейзажа, – где положение каждого следующего элемента в самоподобном ансамбле определяется простейшими параметрами исходной формулы z = z² + c и наличием элементов, сформированных на предшествующем шаге итерации.
Развитие искусственного интеллекта, графически имитирующего естественные формы (Dall-E, Midjourney и др.), как кажется, обошло этот аргумент стороной и двинулось в ином направлении. Онтологический генеративный подход был замещен более экономным миметическим, в основе которого – не логика развития объектов, а фрагментирование их поверхностей, которые заимствованы из массива существующих форм и размечены перцептивной человеческой кодировкой.
В перспективе интеллектуальной истории такой сдвиг достаточно точно вписывается во временную победу сетевых теорий над генетическими в 2010-е и не менее точно – в политическую победу неолиберальных технологий управления над социальным планированием. Во всех этих случаях связной и видимой поверхности отдается процедурное (и управленческое) преимущество над глубиной прямо не наблюдаемых порождающих принципов.
Эти соответствия не должны слишком удивлять: уже пионерские работы Дюркгейма и Мосса, а затем и критический анализ Франкфуртской школы показали, что культурная установка в отношении к природному, которая транслируется в горизонт технологических новаций, изоморфна доминирующим социальным и политическим установкам. Вполне вероятно, что по мере роста вычислительных мощностей и продолжающейся критики интеллектуальных оснований неолиберальной политики за триумфом миметических технологий последует возрождение интереса к генеративным фрактальным.
В этих эпистемико-политических перипетиях визуальной геометрии фотография естественных форм остается единственным “твердым основанием”, документирующим природную сложность. В духе, противоречащем Канту, можно назвать результирующую сложность простых рекурсивных итераций “естественным интеллектом”. Парадоксально несовершенная “твердость” его фотографического свидетельства на протяжении многих десятилетий служила предметом анализа и возобновляющихся интеллектуальных дискуссий.
Приближение миметического искусственного интеллекта к уже далекому от совершенства фотографическому свидетельству добавляет этим дискуссиям новое измерение. Из онтологического исключения несовершенство фотографии как миметической технологии превращается в частный случай произвола в отношении природного. И именно на этой тонкой грани различимого произвола рождается человеческое удовольствие от похищения природных форм.
Несовершенства фотографий можно рассмотреть в лучшем разрешении, кликнув на любую из них.
