La conscienza cresce in Russia che la guerra contro l’Ucraina è una disgrazia. La società è in gran parte schiacciata dalle disuguaglianze ma i focolai di dissidenza e resistenza, sottotraccia, non si spengono. Un’analisi delle dinamiche della società russa dal febbraio 2022: la guerra come la macchina delle disuguaglianze, le forme di consenso e di resistenza che genera.
La società ucraina esiste
La crisi di coscienza dei russi
La guerra ha portato distruzione anche in Russia
Il lavoro degli esuli e di chi è rimasto
Una società controllata e censurata ma non schiacciata
Un regime neomercantilista: la guerra è potere per la nazione
Après la mort de Staline, en 1953, la réouverture de l’Union soviétique à l’international permet la naissance et l’institutionnalisation progressive d’une sociologie qui intègre des apports des sciences sociales américaines, sous la surveillance du marxisme orthodoxe. Cet article décrit le développement et les crises de cette sociologie jusqu’au début des années 1970. L’auteur propose ensuite une ouverture synthétique sur les périodes ultérieures, jusqu’à celle de la Russie de Poutine. L’analyse s’attache particulièrement à l’ambiguïté qui caractérise les relations de la sociologie soviétique avec les autorités politiques. Et montre l’hybridation entre deux raisons d’État contradictoires et portées par des fractions opposées de l’appareil du Parti communiste : l’une, héritée de l’ordre politique stalinien, consiste en une pédagogie hégémoniste des masses reposant sur une doctrine des classes sociales opposant les sociétés socialistes et bourgeoises ; l’autre a un rapport direct avec les fonctions expertes de la gestion des populations. Sous tous ces rapports, la sociologie soviétique et russe donne à voir, de façon particulièrement visible, un trait général et structurant de la discipline : la cohabitation, souvent tendue, d’un pôle critique, aux prises avec l’autorité politique, et d’un pôle plus professionnalisé, tourné vers des usages « utiles » des méthodes et des connaissances sociologiques.
English “A governmental vagary”: Soviet sociology between enticement and repression
Following the death of Stalin in 1953, the Soviet Union’s rekindling of international relations fostered the genesis and gradual institutionalization of a sociological discipline reflective of inputs from the US social sciences while being constrained by orthodox Marxism. This article traces the expansion and crises of this discipline until the 1970s. It then briefly sketches subsequent developments, up to Putin’s regime. It underscores that the ambiguous relationship between Soviet sociology and political authorities reflected the hybridization of two contradictory “raisons d’État” (reasons of state) fostered by competing fractions of the communist party. The first, inherited from the Stalinist political order, propounded a hegemonic pedagogy of the masses, leaning on a doctrine of the social classes opposing socialist and bourgeois societies. By contrast, the second fostered sociology’s function as a population management expertise. These tensions within Soviet and Russian sociology constitute a petri-dish of a wider structuring feature of the discipline: the often-strained cohabitation between a critical pole grappling with political authorities, and a more professionally oriented pole engaged in “useful” usages of sociological methods and knowledge.
о том, как с 1950-х культура включается в государственное администрирование, ведомое интересом правительности (gouvernementalité) по разные стороны «железного занавеса», как новые культурные институции с их эмансипаторной этикой перерастают утилитарную модель управляемого прогресса, что председатель французского Госплана мог обсуждать с Клодом Леви-Стросом, какая связь между позднесоветскими творческими кочегарками и «паразитарной» теорией интеллектуального труда Фрейдсона, как государственная политика культуры с 1990-х стирает различие между профессиональным этосом науки и искусства (и почему научные институции все же более инерционны), какова роль длительности в антропологии культурного производства, по каким причинам институциональные модели второй половины XX века по-прежнему остаются моделью будущего, и какие опасные тенденции станут частью политики культуры после 2024, если не уделить им внимания сегодня, в инициативах профессиональной самоорганизации.
Методология, введенная в «Грамматике порядка» (2014) для реконструкции политического горизонта понятия «научно-технический прогресс», отслеживает формирование и циркуляцию смыслов в пространстве публичного и профессионального высказывания 1950-90-х. Преимущество обращения к корпусу публично доступных источников, прошедших через механику цензурного отсева, заключается в его открытости современникам и, как следствие, в наглядности его использования для руководства населением. Наблюдения, сделанные на этом материале в книге, отсылают как к административным (отраслевым и бюджетным) практикам руководства, так и к демонстративным (педагогическим и аргументативным) функциям понятий, которые достраиваются фракциями экспертов, конкурирующими за их «верное» использование. Как событийно и структурно меняется семантическое пространство при перемещении от публичного корпуса текстов к архиву административных дискуссий и решений, которым в каждый момент распоряжается крайне ограниченный круг участников? Какие методологические эффекты отмечают переход от национального корпуса источников к международному, сталкивающему семантики времени и прогресса, создаваемые по разные стороны «железного занавеса»? Дискуссия будет опираться на V главу «Грамматики порядка», посвященную политической и административной конструкции «научно-техническому прогресса» в СССР, и доклад Александра Бикбова, отражающий тематику текущих исследований.
Молодой художник Христо Явашев, бежавший из социалистической Болгарии в Вену, обосновался в Париже в 1958 году. Его карьера художника, совместная с женой Жанн-Клод Дена де Гийебон, была выстроена на приеме упаковки объектов, поначалу интерьерных, впоследствии — уличных, далее — монументальных. В повторе приема воспроизводился акт гибридизации двух миров, долгое время разделенных политическим «железным занавесом»: яркой потребительской эстетики предрождественских продаж в американском department store и циклопического украшения коммунистического города к революционным праздникам. Как и в этих двух событийных контекстах, упаковки памятников и известных публичных мест были по преимуществу кратковременными. Через сутки, две недели или месяц городские локации приобретали прежний вид.
Монументальная обертка каждый раз финансировалась из средств художников, за счет продаж малых произведений, сувениров и оберточной материи из предшествующих проектов. То есть «прикладные» работы и остатки демонтированных больших в течение нескольких лет перед новой акцией инвестировались во все более фундаментальные, одновременно капитализируя реноме художников. Радикализм проектов заключался, таким образом, в масштабе подготовки, модели взаимодействий и объеме рациональной документации (в подражание урбанистике), а не в политической остроте единовременного жеста по переприсвоению городского пространства. В отличие от акционистов, после первой конструкции на одной из парижских улочек, Христо и Жанн-Клод действовали легально, согласуя масштабные упаковки с городскими властями и культурными институциями.
